Esquire \ Правила жизниEsquire \ Правила жизни Опции

[Bonjorno]

В этой теме я буду выкладывать статьи из рубрики "Правила жизни" журнала Esquire.


Брюс Уиллис.
45 лет, актер, Лос-Анджелес

В детстве я заикался. Причем сильно — едва фразу мог договорить. А если вы заика, вам всегда не по себе, всегда что-то подсознательно мешает. Люди с вами чувствуют себя неловко, потому что хотят помочь вам справиться с предложением, а вы от этого запинаетесь еще больше — словом, порочный круг. Родители помогли мне просто тем, что как бы не замечали моего недостатка. В таких случаях сострадание и любовь — лучшие лекарства.

Когда тебе приходится туго, есть два варианта: покориться или пройти сквозь огонь. Я думал: ладно, я заика. Зато я могу вас рассмешить, так что вы об этом забудете. Этакий фокус. И я всегда старался развеселить приятелей, откалывал номера, чтобы посмешить сверстников, хотя это вряд ли казалось таким уж забавным нашим учителям.

Я не хотел считать себя неполноценным и попросился на роль в школьном спектакле. Классе в восьмом. Вышел на сцену — и случилось чудо: я перестал заикаться! А после конца спектакля начал снова. Стоило мне притвориться кем-то другим, не собой, как мой дефект пропадал. Из-за этого мне все больше и больше нравилось играть на сцене. Я сражался с заиканием целые годы и наконец победил. Поступая в колледж, я уже знал, что хочу быть актером.

Когда мне было чуть больше двадцати, по нелепой случайности погибли несколько моих друзей. Примерно тогда же брата на шоссе сбила машина. Он отлетел метров на двадцать, а потом полгода лежал в больнице. Вскоре у сестры определили тяжелую форму лимфоматоза. Сейчас у нее полная ремиссия, но был короткий период, когда мы думали, что она вот-вот умрет. Так что я почти всегда ощущал, как хрупка жизнь. Говорят, боль — привилегия живых: когда умираешь, страдания прекращаются. Я в это верю. Когда думаешь о смерти, своей или чьей-то еще, чувствуешь, что умом этого не понять.

Лет до тридцати я прожил в Нью-Йорке — наверное, это была самая сумасшедшая пора в моей жизни. До сих пор улыбаюсь, как вспомню. Обязанность была только одна: успеть вовремя в театр. Никаких забот. В двадцать пять можно транжирить нервные клетки миллионами.

Потом я стал телезвездой, потом кинозвездой. Взмыл вверх на волне славы и тогда понял, в чем минус такой удачи. Это потеря анонимности. ТВ-шоу, фильмы, интервью в журналах и на телевидении, сплетни — все вместе создает голограмму, которую люди принимают за тебя. Но это иллюзия. Такая же, как иллюзии религии и власти. Было время, когда я страшно злился и протестовал. Теперь стал намного спокойнее. И все же — вы уж меня извините — я не буду ничего говорить о своей личной жизни. У меня осталось так мало личного, что я не хотел бы им делиться.

Я знаю, что такое быть знаменитым, и благодаря этому хорошо понимаю, что такое настоящая дружба. Большинство моих друзей знали меня еще тогда, когда я был гораздо беднее. И все они до единого помогают мне не относиться к теперешнему положению слишком серьезно.

Прежде я не отделял жизнь от работы. Но когда меня закидали камнями после «Гудзонского ястреба», я научился отделять одно от другого. Теперь на работе веду себя как любой другой человек: просто стараюсь делать все, на что способен.

Когда я был мальчишкой, сорокапятилетние казались мне стариками. Сейчас я не чувствую груза лет, но вижу морщины у себя на лице. Слишком много смеялся! В душе-то я еще молодой, лет на двадцать пять. Но пить бросил. Когда у тебя свои дети, нехорошо напиваться. Я хочу прожить подольше ради своих детей. Хочу еще с их детьми побегать.

Есть такая картина с идущим человеком: он начинает с момента, когда был еще крохотным младенцем. И вот он идет и идет, становясь высоким и сильным, а потом понемногу стареет, горбится, у него подкашиваются ноги… Я бы всем посоветовал повесить эту картину себе на стенку. Так человек может каждое утро вставать и говорить: «Вот в какой точке жизненного пути я сейчас нахожусь». Если смотреть на эту картину каждый день и спрашивать себя, сколько лет вам еще осталось, вы научитесь не тратить время попусту. Жизнь коротка, даже если доживешь до девяноста. Живи на полную катушку — вот как я считаю. Цени каждый миг, каждый час, каждый день, потому что не успеешь и глазом моргнуть, как все кончится. Я абсолютно уверен, что для большинства людей их смерть становится неожиданностью.

[Bonjorno]

Роберт Де Ниро


Мне нравится, когда интервью надолго не затягиваются. Закруглимся на этом?

Подростком я пришел в «Мастерскую драмы» в университете New School. Вхожу. Режиссер спрашивает с жутким иностранным акцентом: «А поччиму вы жилаете бить актером?» Я промолчал — просто не знал, как ответить. Он ответил за меня: «Чтобы самовиразиться!» И я подхватил: «Да, да, точно. Именно этого я и желаю».

У нас были роликовые коньки - такие, на подшипниках. Мы прицеплялись к задней стенке кузова грузовика и проезжали пару кварталов, пока грузовик не останавливался на красный свет. Но вдруг ввели систему зеленой улицы, а мы ничего не знали. Теперь все светофоры на авеню переключались с таким расчетом, чтобы машины могли проехать без остановки двадцать-тридцать перекрестков. И вот прицепился я к грузовику, все еду и еду, после четвертого перекрестка понимаю: следующий тоже проскочим. Шофер не знает, что ты прицепился сзади. Деваться некуда — держись из последних сил за кузов, пока шофер все-таки где-нибудь не остановится. Такие вот номера мы откалывали. Только с возрастом осознаешь, какое это было идиотство.

Некоторые говорят: «В Нью-Йорк хорошо приезжать на время, но жить здесь постоянно я бы не стал». А я то же самое говорю обо всех прочих местах на свете.

Разве можешь предположить, что спустя много лет незнакомые люди, узнав тебя на улице, будут высовываться из своих машин и кричать: «Это ты мне сказал?» Первоначального сценария «Таксиста» я не помню, но, кажется, такой реплики в нем не было. Это импровизация. Невесть почему фраза задела людей за живое. Что ж, бывает.

Бояться - это в порядке вещей. Пока живешь, боишься.

Деньги облегчают жизнь. Если тебе на деньги везет, радуйся своему везению.

Когда в башню ВТЦ врезался первый самолет, я был на деловой встрече. Я сразу же поехал домой — у меня окна на юг выходят — и все наблюдал своими глазами. Видел, как огонь двигался по фасаду Северной башни. Я вооружился биноклем и видеокамерой — впрочем, снимать это на видео я не хотел. Я видел, как люди выпрыгивали из окон. Потом — как рухнула Южная башня. Это выглядело так неправдоподобно, что я тут же перевел взгляд на экран телевизора — у меня был включен канал CNN. Удостовериться хотел. Не было другого способа внушить себе, что это не сон. Как сказал мой сын: «Все равно что увидеть, будто луна падает с неба».

На данном этапе моей карьеры не бывает такого, чтобы после кастинга мне позвонили и сказали: «Вы нам не подходите». Поэтому я пользуюсь другими случаями, чтобы почувствовать себя отвергнутым. Это чувство могут вселить в меня мои дети. Дети умеют в два счета сбить с тебя спесь.

Да, это правда - на съемках «Кровавой мамы» я действительно провел обеденный перерыв в могиле. Когда ты молод, тебе кажется, что такие штуки необходимы для вживания в образ. С возрастом прибавляется уверенности в себе, ты уже не относишься к своему делу так истово — а результаты те же. Или даже лучше, если тебе удается не думать о том, что делаешь, — ведь тогда перестаешь напрягаться. Не напрягаться — главный секрет. Когда ты спокоен и уверен в себе, все идет как по маслу.

Главная беда со славой в том, что тебя все на руках носят. Что бы ты ни говорил, все вокруг кивают, даже если ты порешь чушь. Нужны люди, которые способны высказать тебе в лицо то, чего ты не желаешь слышать.

Делать фильмы - адская работа. Зрители этого не замечают. И критики не замечают. Но в каждый фильм вкладывается много труда. Страшно много.

Когда я в качестве режиссера ставлю мощную драматичную сцену, мой внутренний голос шепчет: «Благодарю Тебя, Господи, что мне не надо ее играть». Потому что я знаю, как это трудно — играть, просто охренеть можно. Поздняя ночь. Холодрыга. А ты должен домучить сцену. Сыграть ее так, как надо, допрыгнуть до планки. Но если ты режиссер, тебе нужно вздрючить актеров, чтобы они допрыгнули до планки. И так тяжело, и сяк тяжело.

В чем разница между любовью и сексом? Хм-м-м. Хороший вопрос. Слушайте, вы же брали интервью у Аль Пачино. Как он ответил на этот вопрос?

Когда умирает отец или мать, это конец света. Я всю жизнь мечтал написать историю нашей семьи по рассказам матери. Я хотел устроить, чтобы специалисты, с которыми я работал, побеседовали с матерью, но эта идея ее немного нервировала. Я знаю: в конце концов мать бы решилась. И отец тоже не стал бы возражать. Но я не хотел оказывать на них давление — и в итоге семейная хроника так и не была написана. Вот о чем я жалею. Я не сумел выяснить все, что было возможно, об истории нашей семьи — а ведь это надо было сделать ради моих детей.

Чем старше становишься, тем больше усложняется твоя жизнь. Когда занимаешься какими-то простыми вещами вместе с детьми, просто-таки излечиваешься душой.

Кто не рискует, тот не узнает своего призвания.