Esquire \ Правила жизниEsquire \ Правила жизни Опции

[Bonjorno]

В этой теме я буду выкладывать статьи из рубрики "Правила жизни" журнала Esquire.


Брюс Уиллис.
45 лет, актер, Лос-Анджелес

В детстве я заикался. Причем сильно — едва фразу мог договорить. А если вы заика, вам всегда не по себе, всегда что-то подсознательно мешает. Люди с вами чувствуют себя неловко, потому что хотят помочь вам справиться с предложением, а вы от этого запинаетесь еще больше — словом, порочный круг. Родители помогли мне просто тем, что как бы не замечали моего недостатка. В таких случаях сострадание и любовь — лучшие лекарства.

Когда тебе приходится туго, есть два варианта: покориться или пройти сквозь огонь. Я думал: ладно, я заика. Зато я могу вас рассмешить, так что вы об этом забудете. Этакий фокус. И я всегда старался развеселить приятелей, откалывал номера, чтобы посмешить сверстников, хотя это вряд ли казалось таким уж забавным нашим учителям.

Я не хотел считать себя неполноценным и попросился на роль в школьном спектакле. Классе в восьмом. Вышел на сцену — и случилось чудо: я перестал заикаться! А после конца спектакля начал снова. Стоило мне притвориться кем-то другим, не собой, как мой дефект пропадал. Из-за этого мне все больше и больше нравилось играть на сцене. Я сражался с заиканием целые годы и наконец победил. Поступая в колледж, я уже знал, что хочу быть актером.

Когда мне было чуть больше двадцати, по нелепой случайности погибли несколько моих друзей. Примерно тогда же брата на шоссе сбила машина. Он отлетел метров на двадцать, а потом полгода лежал в больнице. Вскоре у сестры определили тяжелую форму лимфоматоза. Сейчас у нее полная ремиссия, но был короткий период, когда мы думали, что она вот-вот умрет. Так что я почти всегда ощущал, как хрупка жизнь. Говорят, боль — привилегия живых: когда умираешь, страдания прекращаются. Я в это верю. Когда думаешь о смерти, своей или чьей-то еще, чувствуешь, что умом этого не понять.

Лет до тридцати я прожил в Нью-Йорке — наверное, это была самая сумасшедшая пора в моей жизни. До сих пор улыбаюсь, как вспомню. Обязанность была только одна: успеть вовремя в театр. Никаких забот. В двадцать пять можно транжирить нервные клетки миллионами.

Потом я стал телезвездой, потом кинозвездой. Взмыл вверх на волне славы и тогда понял, в чем минус такой удачи. Это потеря анонимности. ТВ-шоу, фильмы, интервью в журналах и на телевидении, сплетни — все вместе создает голограмму, которую люди принимают за тебя. Но это иллюзия. Такая же, как иллюзии религии и власти. Было время, когда я страшно злился и протестовал. Теперь стал намного спокойнее. И все же — вы уж меня извините — я не буду ничего говорить о своей личной жизни. У меня осталось так мало личного, что я не хотел бы им делиться.

Я знаю, что такое быть знаменитым, и благодаря этому хорошо понимаю, что такое настоящая дружба. Большинство моих друзей знали меня еще тогда, когда я был гораздо беднее. И все они до единого помогают мне не относиться к теперешнему положению слишком серьезно.

Прежде я не отделял жизнь от работы. Но когда меня закидали камнями после «Гудзонского ястреба», я научился отделять одно от другого. Теперь на работе веду себя как любой другой человек: просто стараюсь делать все, на что способен.

Когда я был мальчишкой, сорокапятилетние казались мне стариками. Сейчас я не чувствую груза лет, но вижу морщины у себя на лице. Слишком много смеялся! В душе-то я еще молодой, лет на двадцать пять. Но пить бросил. Когда у тебя свои дети, нехорошо напиваться. Я хочу прожить подольше ради своих детей. Хочу еще с их детьми побегать.

Есть такая картина с идущим человеком: он начинает с момента, когда был еще крохотным младенцем. И вот он идет и идет, становясь высоким и сильным, а потом понемногу стареет, горбится, у него подкашиваются ноги… Я бы всем посоветовал повесить эту картину себе на стенку. Так человек может каждое утро вставать и говорить: «Вот в какой точке жизненного пути я сейчас нахожусь». Если смотреть на эту картину каждый день и спрашивать себя, сколько лет вам еще осталось, вы научитесь не тратить время попусту. Жизнь коротка, даже если доживешь до девяноста. Живи на полную катушку — вот как я считаю. Цени каждый миг, каждый час, каждый день, потому что не успеешь и глазом моргнуть, как все кончится. Я абсолютно уверен, что для большинства людей их смерть становится неожиданностью.

[Bonjorno]

Рон Джереми.

За последние 26 лет я снялся в 1750 фильмах. Приблизительно, конечно же.

Юмор — это обязательная составляющая хорошего порно. Так мне кажется. Но мне постоянно говорят о том, чтобы я прекратил шутить после того, как начинается долбежка. Один порноделец сказал мне, мужчина не может одновременно смеяться и испытывать эрекцию. Что касается меня — это полная чушь. Но приходится соглашаться.

В моей семье все как на подбор: адвокаты, учителя, дипломаты, церэушники, чиновники. У половины моей семьи есть звание магистра, у другой — доктора. Мать, которая умерла через год после того, как я снялся в первом фильме, сказала мне: «Рон, ты пляшешь под какой-то другой барабан».

Все-таки я ужасно старомоден. Мне нужно, чтобы была интрига, сюжетная линия. Здесь я иду исключительно от моего актерского образования. Я отношусь к старой школе, где люди хотят видеть легкую игру, или хотя бы поглаживания перед тем, как женщина обнажит свое тело. Давайте послушаем диалоги! Вникнем в характеры! Мне совершенно не нравится, когда происходит что-то вроде «вот ваш кофе… ешь меня!»

В нашем деле используются космические количества виагры. Но я не скажу о ней ничего хорошего. Знаю, это работает, но у парней возникают серьезные проблемы — голова кружится и искры сыплются из глаз. Я не использую ничего. Пока мне просто не нужно.

Однажды я переспал с 87-летней женщиной. Для меня это было как социальная благотворительность. Я хотел доказать всему миру, что никто не может быть слишком старым, чтобы заниматься сексом. Эта женщина, ее звали Рози, поместила в газете объявление, где писала, что ищет любовника. Потом она изъявила желание сняться в порнофильме. Мне предложили огромные деньги за эту роль, поскольку все парни отказались наотрез. Я не взял денег. Самый удивительный момент в этом фильме, когда Рози вдруг говорит мне: « Знаешь, а ведь у мужчины моего возраста уже не бывает эрекции». Я сказал ей: «Рози, все мужчины твоего возраста умерли 10 лет назад». Жестоко? Нет. Когда мне будет 87, я бы очень хотел, чтобы какая-нибудь сорокалетняя женщина сделала меня.

Жирный, короткий, грязный ублюдок. Что еще можно про меня сказать? Ничего!

Все меняется. Раньше в порнобизнесе было не больше 20 ребят — Рэнди Вест, Питер Норт, я, еще парочка, и все. А сегодня любой думает, что может сниматься в порно.

В свое время я написал большую работу о том, что думают люди, когда им хочется оттянуть момент семяизвержения. Сам я не думаю о родственниках, бывших женах и газонокосилках, как это делают все. Я думаю о призраках. Я думаю: черт, если бы они существовали, то могли бы скакать туда-сюда через мою голову. От этого мне становится страшно. А страх — это лучший способ сдерживать себя от того, чтобы кончить.

Некоторые мужчины, желая сдержать семяизвержение, думают о других мужчинах. Это самое опасное, что может быть. Потому что если вдруг кончишь, твоя жизнь изменится полностью. Это будет похлеще эксперимента академика Павлова.

Я не люблю, когда люди, измеряя пенис, считают и яйца. Ненавижу это жульничество!

Я никогда не получал ранений на работе. А вот мой друг получил. В 1978-м он снимался с Самантой Фокс. Они делали сложный дубль — вид снизу. В самый ответственный момент на него упало осветительное оборудование. От одной из ламп у бедняги загорелись яйца. Если бы он не догадался прыгнуть в бассейн, мы потеряли бы неплохого актера.

Я никогда не употреблял наркотики, не имел никаких опасных привязанностей, никогда никого не ударил. Я обычный еврейский пацан из Квинса.