Esquire \ Правила жизниEsquire \ Правила жизни Опции

[Bonjorno]

В этой теме я буду выкладывать статьи из рубрики "Правила жизни" журнала Esquire.


Брюс Уиллис.
45 лет, актер, Лос-Анджелес

В детстве я заикался. Причем сильно — едва фразу мог договорить. А если вы заика, вам всегда не по себе, всегда что-то подсознательно мешает. Люди с вами чувствуют себя неловко, потому что хотят помочь вам справиться с предложением, а вы от этого запинаетесь еще больше — словом, порочный круг. Родители помогли мне просто тем, что как бы не замечали моего недостатка. В таких случаях сострадание и любовь — лучшие лекарства.

Когда тебе приходится туго, есть два варианта: покориться или пройти сквозь огонь. Я думал: ладно, я заика. Зато я могу вас рассмешить, так что вы об этом забудете. Этакий фокус. И я всегда старался развеселить приятелей, откалывал номера, чтобы посмешить сверстников, хотя это вряд ли казалось таким уж забавным нашим учителям.

Я не хотел считать себя неполноценным и попросился на роль в школьном спектакле. Классе в восьмом. Вышел на сцену — и случилось чудо: я перестал заикаться! А после конца спектакля начал снова. Стоило мне притвориться кем-то другим, не собой, как мой дефект пропадал. Из-за этого мне все больше и больше нравилось играть на сцене. Я сражался с заиканием целые годы и наконец победил. Поступая в колледж, я уже знал, что хочу быть актером.

Когда мне было чуть больше двадцати, по нелепой случайности погибли несколько моих друзей. Примерно тогда же брата на шоссе сбила машина. Он отлетел метров на двадцать, а потом полгода лежал в больнице. Вскоре у сестры определили тяжелую форму лимфоматоза. Сейчас у нее полная ремиссия, но был короткий период, когда мы думали, что она вот-вот умрет. Так что я почти всегда ощущал, как хрупка жизнь. Говорят, боль — привилегия живых: когда умираешь, страдания прекращаются. Я в это верю. Когда думаешь о смерти, своей или чьей-то еще, чувствуешь, что умом этого не понять.

Лет до тридцати я прожил в Нью-Йорке — наверное, это была самая сумасшедшая пора в моей жизни. До сих пор улыбаюсь, как вспомню. Обязанность была только одна: успеть вовремя в театр. Никаких забот. В двадцать пять можно транжирить нервные клетки миллионами.

Потом я стал телезвездой, потом кинозвездой. Взмыл вверх на волне славы и тогда понял, в чем минус такой удачи. Это потеря анонимности. ТВ-шоу, фильмы, интервью в журналах и на телевидении, сплетни — все вместе создает голограмму, которую люди принимают за тебя. Но это иллюзия. Такая же, как иллюзии религии и власти. Было время, когда я страшно злился и протестовал. Теперь стал намного спокойнее. И все же — вы уж меня извините — я не буду ничего говорить о своей личной жизни. У меня осталось так мало личного, что я не хотел бы им делиться.

Я знаю, что такое быть знаменитым, и благодаря этому хорошо понимаю, что такое настоящая дружба. Большинство моих друзей знали меня еще тогда, когда я был гораздо беднее. И все они до единого помогают мне не относиться к теперешнему положению слишком серьезно.

Прежде я не отделял жизнь от работы. Но когда меня закидали камнями после «Гудзонского ястреба», я научился отделять одно от другого. Теперь на работе веду себя как любой другой человек: просто стараюсь делать все, на что способен.

Когда я был мальчишкой, сорокапятилетние казались мне стариками. Сейчас я не чувствую груза лет, но вижу морщины у себя на лице. Слишком много смеялся! В душе-то я еще молодой, лет на двадцать пять. Но пить бросил. Когда у тебя свои дети, нехорошо напиваться. Я хочу прожить подольше ради своих детей. Хочу еще с их детьми побегать.

Есть такая картина с идущим человеком: он начинает с момента, когда был еще крохотным младенцем. И вот он идет и идет, становясь высоким и сильным, а потом понемногу стареет, горбится, у него подкашиваются ноги… Я бы всем посоветовал повесить эту картину себе на стенку. Так человек может каждое утро вставать и говорить: «Вот в какой точке жизненного пути я сейчас нахожусь». Если смотреть на эту картину каждый день и спрашивать себя, сколько лет вам еще осталось, вы научитесь не тратить время попусту. Жизнь коротка, даже если доживешь до девяноста. Живи на полную катушку — вот как я считаю. Цени каждый миг, каждый час, каждый день, потому что не успеешь и глазом моргнуть, как все кончится. Я абсолютно уверен, что для большинства людей их смерть становится неожиданностью.

[Bonjorno]

Шакил О'Нил



Если бы я был художником, меня бы звали Шакассо.

Как сказал Аристотель, мастерство — это не одноразовое достижение, а привычка.

Недавно двое моих детей подрались. Я заставил их взяться за руки, связал носком и сказал: «Теперь я хочу, чтобы вы поднялись по лестнице наверх и спустились обратно, а после сказали друг другу «Я тебя люблю». Когда они вернулись, их уже смех разбирал.

Я в первую очередь маменькин сынок.

Со второго по четвертый я был ангелом. А в четвертом я стал превращаться в школьного клоуна. Из простого хулигана дошел до малолетнего преступника среднего уровня. Привык носить с собой нож. Отец и мой дядя Майк говорили мне: «Когда-нибудь ты влипнешь в историю и тебя посадят». Моя жизнь изменилась, когда мне было около тринадцати и один парень обозвал меня за то, что я что-то такое выкинул в классе. После уроков я его поймал и избил. Когда он упал, я пнул его ногой, а у него начался эпилептический припадок. Тогда из машины выскочил какой-то мужик и положил что-то ему в рот, и припадок прекратился. Если бы того дядьки рядом не оказалось, парень мог бы умереть, и мне тогда точно был бы каюк. С этого дня я стал другим человеком.

Баскетболистом меня сделал отец. Он дал мне мяч и велел играть с ним и спать с ним. Я клал его под голову вместо подушки, и шея у меня от этого никогда не болела.

Проблемы меня не волнуют. Меня волнуют их решения.

Мой секрет? Увидеть и уже не терять сосредоточенности.

Выхожу однажды с тренировки, а мне навстречу расстроенная дамочка. Что стряслось? «Мой сын не носит ничего, кроме ваших кроссовок, а я не могу их купить, потому что они стоят целую сотню». Лезу в карман: «Нате». «Мне не нужны ваши деньги, — говорит. — Почему вы, спортсмены, не можете выпускать обувь, которая была бы людям по карману?» Я думаю про это по дороге домой и вспоминаю, как просил отца купить мне «джорданы». Он сказал: «За сто долларов? Ну нет». Посоветовал мне найти работу. Вот как мы стали делать недорогую обувь. Теперь вы можете зайти в любой спортивный магазин в округе и найдете там «шаки» за тридцать девять долларов.

Уважать — значит слушать.

Секс — это искусство. А любовь — забота о том, с кем занимаешься этим искусством.

У меня красивая жена, потрясающая семья и много друзей, у меня куча денег, у меня уйма разных вещей, Ferrari, с которого я содрал крышу и превратил его в авто с открывающимся верхом, да еще два особняка на воде, степень магистра по уголовному праву, я коп и вдобавок хорошо выгляжу. Так что мой процент попадания с линии штрафных (40%. — Esquire) — это просто способ, которым бог говорит, что никто не совершенен. Если бы я выбивал девяносто процентов, это было бы просто неправильно.

Когда я состарюсь, перееду в специальное заведение для престарелых. Не хочу слоняться по дому и отравлять жизнь детям. Но мне не всякое заведение подойдет. Я хочу себе весь верхний этаж. С одной стороны телевизор, с другой видеоигры. Три тысячи квадратных метров — этого мне, пожалуй, хватит.