Esquire \ Правила жизниEsquire \ Правила жизни Опции

[Bonjorno]

В этой теме я буду выкладывать статьи из рубрики "Правила жизни" журнала Esquire.


Брюс Уиллис.
45 лет, актер, Лос-Анджелес

В детстве я заикался. Причем сильно — едва фразу мог договорить. А если вы заика, вам всегда не по себе, всегда что-то подсознательно мешает. Люди с вами чувствуют себя неловко, потому что хотят помочь вам справиться с предложением, а вы от этого запинаетесь еще больше — словом, порочный круг. Родители помогли мне просто тем, что как бы не замечали моего недостатка. В таких случаях сострадание и любовь — лучшие лекарства.

Когда тебе приходится туго, есть два варианта: покориться или пройти сквозь огонь. Я думал: ладно, я заика. Зато я могу вас рассмешить, так что вы об этом забудете. Этакий фокус. И я всегда старался развеселить приятелей, откалывал номера, чтобы посмешить сверстников, хотя это вряд ли казалось таким уж забавным нашим учителям.

Я не хотел считать себя неполноценным и попросился на роль в школьном спектакле. Классе в восьмом. Вышел на сцену — и случилось чудо: я перестал заикаться! А после конца спектакля начал снова. Стоило мне притвориться кем-то другим, не собой, как мой дефект пропадал. Из-за этого мне все больше и больше нравилось играть на сцене. Я сражался с заиканием целые годы и наконец победил. Поступая в колледж, я уже знал, что хочу быть актером.

Когда мне было чуть больше двадцати, по нелепой случайности погибли несколько моих друзей. Примерно тогда же брата на шоссе сбила машина. Он отлетел метров на двадцать, а потом полгода лежал в больнице. Вскоре у сестры определили тяжелую форму лимфоматоза. Сейчас у нее полная ремиссия, но был короткий период, когда мы думали, что она вот-вот умрет. Так что я почти всегда ощущал, как хрупка жизнь. Говорят, боль — привилегия живых: когда умираешь, страдания прекращаются. Я в это верю. Когда думаешь о смерти, своей или чьей-то еще, чувствуешь, что умом этого не понять.

Лет до тридцати я прожил в Нью-Йорке — наверное, это была самая сумасшедшая пора в моей жизни. До сих пор улыбаюсь, как вспомню. Обязанность была только одна: успеть вовремя в театр. Никаких забот. В двадцать пять можно транжирить нервные клетки миллионами.

Потом я стал телезвездой, потом кинозвездой. Взмыл вверх на волне славы и тогда понял, в чем минус такой удачи. Это потеря анонимности. ТВ-шоу, фильмы, интервью в журналах и на телевидении, сплетни — все вместе создает голограмму, которую люди принимают за тебя. Но это иллюзия. Такая же, как иллюзии религии и власти. Было время, когда я страшно злился и протестовал. Теперь стал намного спокойнее. И все же — вы уж меня извините — я не буду ничего говорить о своей личной жизни. У меня осталось так мало личного, что я не хотел бы им делиться.

Я знаю, что такое быть знаменитым, и благодаря этому хорошо понимаю, что такое настоящая дружба. Большинство моих друзей знали меня еще тогда, когда я был гораздо беднее. И все они до единого помогают мне не относиться к теперешнему положению слишком серьезно.

Прежде я не отделял жизнь от работы. Но когда меня закидали камнями после «Гудзонского ястреба», я научился отделять одно от другого. Теперь на работе веду себя как любой другой человек: просто стараюсь делать все, на что способен.

Когда я был мальчишкой, сорокапятилетние казались мне стариками. Сейчас я не чувствую груза лет, но вижу морщины у себя на лице. Слишком много смеялся! В душе-то я еще молодой, лет на двадцать пять. Но пить бросил. Когда у тебя свои дети, нехорошо напиваться. Я хочу прожить подольше ради своих детей. Хочу еще с их детьми побегать.

Есть такая картина с идущим человеком: он начинает с момента, когда был еще крохотным младенцем. И вот он идет и идет, становясь высоким и сильным, а потом понемногу стареет, горбится, у него подкашиваются ноги… Я бы всем посоветовал повесить эту картину себе на стенку. Так человек может каждое утро вставать и говорить: «Вот в какой точке жизненного пути я сейчас нахожусь». Если смотреть на эту картину каждый день и спрашивать себя, сколько лет вам еще осталось, вы научитесь не тратить время попусту. Жизнь коротка, даже если доживешь до девяноста. Живи на полную катушку — вот как я считаю. Цени каждый миг, каждый час, каждый день, потому что не успеешь и глазом моргнуть, как все кончится. Я абсолютно уверен, что для большинства людей их смерть становится неожиданностью.

[Watercool]

Венсан Кассель



Да, я люблю отрицательные роли.

Когда мне было 17 лет, я поступил в цирковую школу. Но, слава богу, у меня хватило ума ее бросить. В противном случае, сегодня перед вами сидел бы клоун - злой, опасный и почти наверняка разочарованный.
Меня никогда не беспокоила мысль о том, что я сын великого актера (Жан-Пьер Кассель - известный театральный актер, часто снимавшийся в кино. - Esquire). Наоборот, это очень помогает. Пока отец был жив, у меня всегда был кто-то, с кем можно было поспорить.

Нет, я не парень с улицы. Я вырос в хорошем районе и ходил в хорошую школу. Но я вырос на хип-хопе, и у меня даже брат этим занимается. Я все время думаю о том, что хорошо было бы с ним поработать. В хип-хопе он король. Но, если быть честным, до Ву-Танга он все же не дотягивает.

Вообще-то я не люблю рассказывать про свою жизнь, но иногда я все же делаю это, и когда я делаю это, я понимаю: черт, вот этого-то как раз и не нужно было делать.

Я люблю краткость. Когда в 1995 году ко мне подошел Матьё Кассовиц и за¬говорил про «Ненависть» (драма Кассовица с Касселем в главной роли, рассказывающая о парижских пригородах. - Esquire), я сказал: «Слушай, это, похоже, будет офигенное кино, но я не мальчик с окраины, я не жил на улицах, не держал под матрасом пистолет, никого не избил, никому ничего не впаривал, не воровал в супермаркетах, и меня не приводили в полицию». А Кассовиц сказал: «Не ссы».

Если ты можешь делать кино, которое не щекочет ноздри, а бьет в нос, и если у тебя есть деньги для того, чтобы послать всех на хер и снять свой фильм именно так, как ты хочешь, и если у тебя есть возможность позвать самых крутых актеров со всех стран мира - вот это и есть счастье.

Поверьте, в мире существует несколько вещей, ради которых стоит жить.

Сниматься в кино - это как процесс обольщения. Ты должен разжечь в других страсть к своей персоне. Все в порядке, пока ты делаешь это инстинктивно. Но как только ты начинаешь просчитывать каждый шаг - все, конец. Сам не заметишь, как станешь вторым Депардье.

В своих фильмах американцы всегда дают мне роли подонков. Но я им мщу: делаю своих подонков круче, чем их герои.

Помню, что когда обо мне впервые написали в английской прессе, это был страшный удар под дых. Потому что там меня представили как «того француза, который дублирует у них Хью Гранта».

Мой дом - это Париж, и я стопроцентный парижанин со всем плохим и хорошим, что из этого следует. Не думаю, что когда-нибудь я смогу уехать отсюда надолго. Мы, парижане, вообще редко покидаем свой город.

Чтобы вы знали: в тот день, когда я получил права, я прыгнул в тачку и держал 230 всю дорогу от Парижа до Ниццы.

Наедине с собственным безумием надо всегда чувствовать себя комфортно.

Если бы ещё совсем недавно меня спросили, что бы я делал, если бы узнал, что через пять минут Земля разлетится к чертовой матери, я бы сказал так: сел бы в самолет и прыгнул с парашютом, чтобы напоследок получше разглядеть пи**ец. Но сейчас я понимаю, что просто предпочел бы в последний раз заняться любовью, надеясь на то, что та женщина, которая будет в этот момент рядом со мной, окажется моей женой.

Никогда не думал, что женюсь на актрисе.

Впервые я встретился с Моникой на съемках «Квартиры» (фильм режиссера Жиля Мимуни 1996 года. -Esquire). Знаю, что так могли бы сказать все, кто ее знает, но я влюбился в нее с первого взгляда. А потом мы снялись вместе в целой куче фильмов. Но это не какой-то рекламный трюк. Просто когда-то Серж Гинсбур сказал, что кино - это слишком чувственный бизнес, чтобы оставлять в нем свою жену без присмотра. А я, похоже, воспринял это очень близко к сердцу.

Если бы не Моника, я бы точно просрал «Необратимость» - наш с Моникой лучший фильм. Гаспар Ноэ (режиссер фильма. - Esquire) подошел ко мне в клубе в пять утра и спросил, могу ли я заняться с Моникой настоящим сексом перед камерой. Строго говоря, я послал его на х**. А потом я позвонил Монике и рассказал ей об этом. «Знаешь, что, - сказала она. - А давай позовем его к нам на обед. Пусть расскажет обо всем поподробнее».

«Необратимость» начинается с того, что Монику насилует в переходе какой-то ублюдок. Это был шок. Все, кто посмотрел фильм, подходили ко мне и говорили, что даже представить себе не могут, как я пережил съемки этой сцены. Но правда очень банальна: Моника испугалась, что я могу набить этому актеру морду, и попросила меня уехать. Так что я устроил себе выходные на юге Франции, и на площадке меня просто не было. Какие-то люди спрашивают меня, как я вообще мог допустить такую сцену - насилие над собственной женой. Но эти люди ничего не понимают. То, что происходит по ту сторону экрана - это просто два актера, которые получают кайф от работы. К тому же пенис ему все же подрисовали на компьютере.

Наверное, мой самый любимый фильм - это «С широко закрытыми глазами» (последняя работа Стэнли Кубрика. - Esquire). В первый раз я посмотрел его в одиночку. Как только закончились титры, я позвонил Монике и сказал: «Слушай, нам нужно посмотреть это кино вместе». Вы ведь помните концовку? В самом конце фильма Николь Кидман говорит: «Ну вот, все что нам остается - это отправиться домой и потрахаться». Как мне кажется, это самая смелая штука на земле. Представляете, это же последние слова Кубрика. Его самые последние слова в этом мире. И он говорит: «Давайте потрахаемся». Вот и я так думаю: разве мы здесь не для того, чтобы дать кому-то жизнь?

Самая важная добродетель кинематографа, на мой взгляд, заключается в том, что это один из последних видов искусства, который все еще способен провоцировать людей.

Кино надо снимать так, чтобы после него не хотелось продолжить вечер в Макдональдсе.

Бордели и больницы – вот где я люблю сниматься.

В кино довольно много правды: шлюх часто игают шлюхи, сутенеров часто играют сутенеры, а уж всех трансвеститов всегда играют трансвеститы. А вот вместо наркотиков тебе вечно норовят подсунуть какую-то херню типа лактозы.

Люблю такие сценарии, где в каждой новой сцене я появляюсь с новой девчонкой или на новой машине.

Ненавижу, когда актеры идут в рекламу и начинают лезть из телевизора в каждый дом, предлагая купить какое-то дерьмо. Но спросите меня, стал бы я делать что-то для Гуччи, и я первым делом скажу: сколько платят? Я актер, и моя работа - сниматься за деньги. Чего я не стану делать ни за что на свете -сниматься голым по пояс в рекламе парфюмерии.

Никак не научусь понимать, почему люди делают те уродливые вещи, которые они делают.

Мне нравятся безумцы. А еще больше мне нравятся безумцы, умеющие управлять своей судьбой.

Приближение старости странная штука: раз - и ты вдруг начинаешь понимать, какие вещи ты любишь на самом деле, а какие - нет.

Надо всегда хранить в себе ту ярость, которая была дана тебе при рождении.

Я никогда не хотел трахнуть Дженнифер Энистон.